Сергей, 64 - 27 декабря 2010 02:43

Я умею радоваться

Вы когда-нибудь радовались ветру, целующим вас в губы, и разве ваши волосы не были безвольно одинокими без его прикосновений? Мне так хочется забраться на вершину горы и стоять там долго-долго, подставив лицо ветру и лучам солнца. Ощутить движение, состояние невесомого полета над миром и чувствовать замирание сердца не от страха, а оттого, что этот полет может когда-нибудь закончится. Мало людей радуется тому, что у них есть, но многие часто огорчаются оттого, что у них чего-то еще нет.
Я - такая же, как все. Тоже огорчаюсь чаще, чем радуюсь. Но стараюсь стать другой: не умно плачущей, а глупо улыбающейся.
Я с детства больна детским церебральным параличом. Моя левая нога вроде бы растет из моего тела, вроде бы моя собственная, но почему-то живет по своим законам. Поэтому при ходьбе мне приходится ее слегка тащить за собой. В принципе это легкая стадия церебрального паралича, поэтому о ней легко забыть и легко не вспоминать. О болезни любят вспоминать больные, а я теперь совсем другая.
Это раньше я считала, что, если я не такая, как все вокруг, то соответственно количество душевных переживаний распределено не пропорционально: здоровые люди только радуются жизни, а больные постоянно грустят и плачут. Но все же знают, что детству свойственен необоснованный гиперболизм простых и очевидных понятий.
На самом деле здоровые люди так же беззащитны и ранимы, как и не совсем здоровые. Мне кажется, что они еще больше не готовы к жизненным испытаниям, чем мы, кто свое уже отплакал.
Когда я поняла, что мне надо перестать жалеть себя и завидовать, что нет в жизни двух армий: больных и здоровых, что я такой же воин, как и все, что у нас всех только одна мечта, раз мы родились, быть счастливым, то решила им стать.
Теперь для меня счастье сформулировано так: если я родилась, то это – самое замечательное. А за тем надо достойно и в свое удовольствие прожить тот временной отрезок, который мне отмерила судьба. Я должна быть полноценным человеком, то есть работать, потом влюбиться и нарожать детей.
Все знают, что первый шаг самый трудный. Но когда у меня есть план и непреодолимое желание его исполнить, то сама земля под тобой повернется, чтобы ты сделала этот шаг.
Первый раз, когда я шла на работу, то очень волновалась. Для уверенности я взяла палочку и отказалась от всех провожатых. Если я не смогу самостоятельно доехать, то как же я тогда буду без посторонней помощи работать. От Кропоткинской до Библиотеки им. Ленина на метро - только одна остановка. И это хорошо, не потому что мне тяжело, а так как мне не хотелось, чтобы мне уступали место. Я не хотела видеть сочувствующие взгляды и реверансы. Я бы все равно не села и было бы некомфортно тогда всем. Но, оказывается, я совсем не знала отношений пассажиров между собой. Никто меня и не заметил. Точнее увидели, но старательно делали вид, что не замечают: кто читал, кто спал, кто сразу ушел внутрь себя, словно медитировал. Вот за это как раз я им очень благодарна.
Только, когда я начала подниматься по лестнице, а потом шла по узкому переходу, тогда мне стало не по себе. Оказалось, что ступеньки бывают разной высоты, и случается, что края их стерты и покаты от тысяч лениво-шаркающих подошв. Никто этого не замечал, но мне приходилось преодолевать каждую ступеньку в три приема: сначала ставила палочку на верхнюю ступеньку, опиралась на нее, за ней поднималась здоровая нога и затем уже подтягивала вторую легкомысленно-непослушную. При этом я старалась не отставать от спешащего потока, но скорость его движения для меня была астрономически высокой. Потом-то я стала тренироваться на ступеньках у подъезда. Они были выше и более непредсказуемы своей архитектурной безалаберностью, поэтому вскоре для метро мне уже не нужна была палочка.
Люди вокруг меня спешили на работу, по делам, стараясь, как можно скорее преодолеть расстояние пешего перехода, и тут они сталкивались с моей колченогой фигурой. Получалось, что я задерживала их, и у многих из-за моего появления здесь могут быть неприятности. В другой раз я бы не выдержала и обязательно бы повернула назад, но движение плотного потока людей было односторонним. Идти по ходу мне было тяжело, а если бы я развернулась против, то движущийся напор людей просто снес и смял бы меня. Я сдалась и, значит, проиграла. Но толпа вынесла меня на улицу.
Я стояла, прижавшись к промерзшему за зиму мрамору колонны. Мне было так жарко, что, казалось, камень, разогревшийся от моего тела, растопит снег у ее подножия. Но почему-то первой остыла я. Это уже было не страшно – главное, что я добралась до работы. Немного смалодушничала, сильно испугалась, но я добилась своего. А если думать, что я всем мешаю, что все из-за меня опаздывают, то тогда сама я никуда не успею и ничего не смогу сделать. Я убеждала себя, что не могу стать причиной их опоздания, так как, если человек не умеет рассчитывать свое время, то ему помешает все: не только перегороженная дорога, но и пролетевшая мимо муха.
Я смотрела на спокойные, погруженные в мудрые воспоминания стены и охранные башни Кремля и всей грудью вдыхала весенний воздух. Они столько прожили, видели и знали, что даже под румянами современной косметики проглядывалась их седая мудрость. В них не чувствовалась грозная мощь и не преступность, а, наоборот, выглядели они наивными и беззащитными, как генерал среди переросших его правнуков. И мне стало жалко их, потому что, хотя они и прожили столетия, но не могли сами ничего для себя сделать, жизнь их была подвластна времени и рукам человека. А я проживу, может быть, не столетья, но смогу свою жизнь сделать такой, какой мечтаю ее видеть. Косметические операции делают не только артисты, только

• 
• 
•