Zabava, 58 - 17 июля 2010 21:12

Жила-была перчатка… Когда-то давно она была новенькой, сшитой из тонкой блестящей кожи, с пушистым белым мехом внутри и у неё была пара. Перчатка ещё помнила те времена, когда с неё грубо содрали красивую яркую бирочку, которой она так гордилась, выдрав кусочек шкурки и сделав ей больно, натянули на холодную руку в цыпках и унесли из магазина. Она помнила, как ей приходилось счищать слежавшийся снег с капота ледяной машины, помнила тонкие верёвочные лямки тяжёлых сумок, врезавшиеся в её кожу, помнила колючие жёсткие мокрые усы, которые вытирались об неё. Руки с цыпками её не любили, и она научилась отвечать им тем же: когда её, мокрую и грязную, бросали на горячую батарею для просушки, она скукоживалась и становилась жёсткой и противной на ощупь, усыхала и утром никак не желала налезать на противные цыпки. Со временем её лаковая кожа потускнела, покрылась царапинами, а белый мех внутри пожелтел и свалялся. Поэтому, когда её пара потерялась, и перчатку за ненадобность бросили на гардеробный столик и забыли про неё – она только обрадовалась.
Целыми днями она валялась на полке, болтала с другими варежками и шарфиками и была вполне довольна жизнью. Иногда её брали дети и играли с ней, скручивая из неё, то трёхногую лошадку, то лопоухого зайца, то какого-то чудного человечка с одной рукой и толстым пузом. Перчатке было смешно и она с удовольствием принимала участие в этих забавах. Детские руки она любила – они никогда не делали ей больно, а маленькие горячие ладошки, залезавшие к ней внутрь, приятно щекотались и елозили, заставляя её тихонько смеяться про себя.
Иногда в дом приходили гости, и на гардеробном столике появлялось много новых и интересных шарфов, варежек и шапок. Они приносили с собой запах снега, морозной улицы и различные новости, которыми с удовольствием делились с перчаткой.
Когда к вечеру все начинали собираться домой и разбирать свои вещи, в руки гостей иногда попадалась и перчатка, а, т.к. она была изначально всё-таки мужская, то некоторые руки заинтересованно её примеряли, мяли кожу, пробовали швы на прочность, сокрушаясь, что у неё нет пары. Перчатке это не нравилось, но она терпела, справедливо полагая, что эта экзекуция скоро закончится. Она редко позволяла «надеть» себя на чью-то руку, хорошо помня времена мокрых жестких усов и раскалённой батареи.
Но некоторые руки ей нравились… Она безошибочно вычисляла среди множества мужских рук руки музыкантов. Их пальцы, тонкие и чувствительные, с грубыми подушечками пальцев и узкими запястьями, как-то по-особенному пахли и заставляли её меховую душу сладко замирать в предвкушении чего-то особенного, таинственного и необычного. Когда гладкая ладонь, слабо пахнущая металлическими струнами и табаком, проникала в её пушистую внутренность, перчатка сразу принимала форму тёплой руки, становилась мягкой и податливой, демонстрируя свои необыкновенные кожаные возможности, и очень жалела, что не умеет петь. Очень жалела… Жалела о том, что у неё нет пары, жалела о том, что эти руки не возьмут её в морозную ночь и она не сохранит их тепло, жалела о том, что у неё нет пары, жалела до тех пор, пока не вспоминала о колючих усах, капоте машины в ледяной корке и огненной батарее…
А когда все расходились, выключался свет и наступала ночь, перчатка засыпала, храня в себе слабый запах струн и сигарет, и ей снились сны, в которых она пела пекрасные песни и её пушисто-лохматая перчаточья душа была абсолютно счастлива….

• 
• 
•