Шмель, 47 - 20 февраля 2010 10:33

Козерог
Все мы вспоминаем, время от времени, кто мы есть: Девы, Львы, Овны, Рыбы…
Я – Козерог, ночами выходящий из моря по шуршащему кварцу береговой полосы. Рыбий хвост – не лучшее для передвижения в гору. Даже если у тебя передние ноги как у горного барана. Есть ещё и тяжёлые рога, остриями себе же в спину.
К преддверию рассвета добираюсь до вершины и смотрю в зенит, где бледнеют и гаснут звёзды.
Козерог стремится к Водолею, трансформируя энергию Земли в энергию Воздуха.
Где он, этот Водолей? – Там, вверху, за шторой северного сияния!
А я здесь, на твёрдой скале. И мне пора возвращаться в море, в подводный грот, где слышно ворчание подземного огня.
Вдыхаю последний раз воздух вершин и соскальзываю на кремнистую тропу. Луна, наполовину скрывшаяся за горой, последний раз блеснула в чешуе. Вниз, вниз...
Как бы ни был Козерог суров и сух, он всё же порядочный козёл. Почуяв даже лёгкое дуновение, доносящееся со стороны нежного создания в белом пуху, он вздрагивает, вскидывает голову, беспокойно переступает. Глаза наливаются кровью. Мир сузился и наполнился желанием.
Спокойно, – говорю я, – спокойно, не напрягайся! Это только электрический ток, запах озона, голубая шаровая молния, проплывшая рядом. Твоё воображение наделило её ликом Луны, но ты ошибся. Луна, округляющаяся и истончённая, уходит и приходит, а этот неоновый шар исчезнет, опалив тебя, и больше не вернётся. Он опасен, он инороден.
Козерог порывисто вздыхает, хмурит лоб, окаменевшие мускулы расслабляются, он снова видит скудную траву на каменистом склоне, он опомнился.
Меня гонит вверх не ум, инстинкт. Приходит время, и выбираешься на мокрый песок. Под водой веса не чувствуешь, а здесь тяжелеешь, пьянеешь от воздуха, покачиваешься, с ненавистью смотришь на подступающие к морю скалы. Сердце рвётся от напряжения и ужаса перед разреженной воздушной стихией. Земля гудит колоколом, полым ядром.
"Ползи, ползи улитка, по склону Фудзиямы".
Одиночество - замечательное состояние: плодотворное, глубокое, волнующее. Если удаётся смотреть на Луну в упор. Тогда много чего можно увидеть - что было, что будет, чего не будет никогда.
Луна тревожит, затуманивает ум, сердце замирает, потом бьётся, как птица, пойманная ловкими руками. Одиночество порождает призраки, которые будоражат больше, чем их живые прототипы.
Воды жизни отражают круглый лик изменчивой богини. Приливы и отливы владеют миром под сердцем. Волна поднимает - захватывает дух. Вода уходит – остаётся бриз и беспредельное пространство. Мокрый песок хранит отпечаток моря до следующего прилива. Память и чувство чередуются, смешиваются, играют неслышную мелодию, ритм которой просвечивает в волнистых линиях там, где вода только что отступила от берега.
Снова прилив.
Пытаюсь смотреть на ночное светило, но поток времени размывает песчаный островок, на котором я стою. Вода доходит до колен, и надо двигаться дальше.
Когда-нибудь тёмная глубина возьмёт своё, но пока этого не произошло, я смотрю на Луну, даже когда жар Солнце льётся на кожу.
Отчего же Луна сродни одиночеству? Может быть, оттого, что в оппозиции к Раку, дому Луны, стоит дом Сатурна, Козерог.
Сатурн сух и одинок. Древний старик, в котором ребёнок почти не виден - тому, кто не знает, что Сатурн и Луна вместе одна сущность в двух её крайних проявлениях. Потерянный ребёнок безмерно одинок, древний старик радуется как ребёнок и в глазах его светятся искры любопытства: сколько ни живёшь – всё мало.
Детство и старость, начало жизни и её завершение, первый вздох и последняя черта. Кто сохранил в себе ребёнка, тот жил не зря.
А одиночество – совсем не страшно, когда весь мир за спиной: волна кипит, набегает на берег, рушится с громом, уходит с шипением, как мудрая змея, которая зря не жалит.
Вселенная, в безмерном одиночестве своём, породила мириады душ, в каждой из которых, как в капле воды, что сорвалась с гребня волны, светится отдельность и тоска по Океану, другое имя которого – Любовь.

• 
• 
•