Ирина, 51 - 13 февраля 2009 21:51

[B][I][FONT=Arial][COLOR=darkblue][SIZE=+1]
«Однажды я встретил на улице влюбленного нищего. На нем была старая шляпа, пальто потерлось на локтях, башмаки его протекли, а в душе сияли звезды... " В. Гюго

[B][I][COLOR=brown][SIZE=+1]…любовь, всё ею живёт, и ею дышит…и поэтому, ко дню всех влюблённых: Старая как мир, история про любовь!

«Про любовь» мои ученики могут слушать бесконечно. Только тогда тишина в классе становится не вежливо-обязательной, а настоящей- живой, чуткой, неравнодушной, слышащей. И лишь в эти нечастые мгновенья происходят встречи на «высшем уровне», в которых верительной грамотой одного поколения другому является старая как мир история «про любовь».Осторожно, с ухмылочкой, с показной равнодушинкой наиболее смелые подбрасывают вопрос, давно витающий в классе, «как дух Лауры»:
-Неужели вы встречали нечто подобное в жизни: любовь до гроба, Ромео и Джульетта и прочая материализация выдумок со знаком «классика»?Сорок пар глаз- цветник расцветает мгновенно, наливаясь любопытством, ожиданием.
-Встречала.
Расскажите, может и мы поверим.Они скептически улыбаются, но я-то знаю, ждут- и как ждут!-вариации на тему: Он и Она- любовь до гроба. Одно лишь условие ставится раз и навсегда: Он и Она юны, красивы, только тогда они имеют право на любовь. И я начинаю рассказ.
-Ей- восемьдесят пять. Ему- восемьдесят.
Смех взрывает тишину. Хохочут от души, до изнеможения. Молодо, белозубо,беззлобно веселятся, чуть с парт не падают. Я жду, тоже улыбаюсь. Наконец веселье идёт на спад. Утихомирились. Всё же интересно, что там может быть дальше.
Тогда я забываю о них, потому что меня уже нет с ними…
Я в своём семнадцатилетии, провинциалочка, студенточка. Снимаю угол в одесской коммуналке, в доме, где подъезд, пропахший кошками и жареным луком, пышно называют парадным.
-Да, ей восемьдесят пять. Она маленькая, пухленькая, напоминает почему-то растрепанную ветку белой сирени. Вся в каких-то допотопных рюшах, кружевах, штопаных- перештопаных. О каждой вещи на ней или в комнате можно было услышать целую историю в духе Андерсена. Зонтики, шарфики, пальто, казалось были зачислены в шкаф любимых вещей ещё в начале века. Обновлялись только шляпки. Нет, не новые покупались, а видоизменялись старые- вуальками, булавками, перьями. И появление новой- старой шляпки знаменовалось приходом весны, лета, осени… Её утро начиналось с созерцания себя в зеркале, чуть припудренном пылью, которая в рассветных лучах казалась розовой.
-Ах Лёлька, Лёлька, на кого ты стала похожа!- светло и грустно несколько раз повторяла Она.
Потом чуть заворожённый взгляд перемещался на портрет, где была изображена тоже Она, но в другой ипостаси: влажно мерцающие плечи, загадочно опущенные ресницы, о которых поэты говорят, что их взмах поведает историю тысячелетий. Роскошные волосы собраны в причёску, как у дам чеховских времён. И сейчас «а-ля Чехов», только уменьшенная втрое, каждое утро тщательно сооружалась из седеньких, таких облегчённых. Похожих на осенние паутинки волосиков.Она много писала писем: сыновьям в Москву, внукам, родственникам, знакомым. Писала с удовольствием: клевала пером в чернильницу, с любовью выводила округлые буквы, старательно промокала написанное- священнодействовала. Слушала радио, была в курсе всех политических событий и версий, говоря об особенно воинственных президентах и деятелях, как о мальчишках, которых нужно отшлёпать и поставить в угол. Она любила вспоминать, и воспоминания её были дальними: маменька, папенька, гимназисты, альбомчики… Иногда вечерами играла на рояле, всё больше грустные вальсы и весёлые польки. О этот рояль! Сколько раз Она отбивалась от любителей антиквариата, живописующих просторы комнаты, какими они будут без рояля. Рассказывая об очередной атаке искусителей, Она зябко поёживалась, роняла печально:
-Это всё равно что увидеть, как выносят твой собственный гроб…
Он… Высокий старик, скорее даже пожилой, мужчина, со строгими усталыми глазами. Он немного курил, кашлял, мало говорил, редко смеялся (только с нею, как-то по-детски, беззаботно). В коммуналке все знали, что он давно одинок, живёт на соседней улице. Она встречала его сиянием глаз(выцветшие, они вдруг наполнялись синевой) всплёскиванием маленьких белых ручек и неизменным восклицанием «Женечка», которое сразу напоминало о карамельках и детской. Деловито пыхтел чайник, призывно, радостно позвякивали ложки, расцветала над столом лампа. Летом Он приходил вечером. Раза два в неделю. А вот зимой,осенью- каждый день, утром как на службу. К восьми, хоть часы проверяй.Пришёл «Женечка» утром, значит начались холода, прощай тепло.Он долго топтался в прихожей, покашливая, расправляя зонтик,который напоминал большую чёрную птицу, забившуюся в угол. Он,«Женечка»,приносил дрова, колдовал на корточках у голланки. Пахло дымом и ёлками, как будто каждое утро начинался Новый год.Вспыхнувший огонь освещал лицо, становившееся детским,добрым, задумчивым. Постаревший мальчик перед вечным чудом огня… И постепенно оживала комната, сбрасывали оцепенение вещи. Она-прежняя- смотрела с портрета, чуть подавшись к огню, отогревая свои мерцающие плечи. Она-настоящая-тоже отогревалась, тихонько смеялась, как будто ворковали голуби. Потом Он и Она пили чай. На улице шёл дождь или снег, холодной вуалью приникая к окнам…
-Вот и всё…
-Всё?- чуть разочарованно за мной выдыхает класс, возвращая меня из прошлого.
-Что здесь такого? А что тут про любовь?!- не унимаются они.
И я повторяю:
-Ей восемьдесят пять. Ему- восемьдесят. Каждый день, в гололёд, в пургу, в метель, в буран, в проливные дожди, Он приходит в восемь часов утра, чтобы растопить печь в комнате, где живёт Она. Приходит. Вот и всё.

• 
• 
•