ОДА, 64 - 25 июня 2014 20:43

[B][COLOR=darkblue]ИНТЕРЕСНЫЙ ТАКОЙ... ВЗГЛЯД... МУЖСКОЙ... НА МУЖЧИН...

По-настоящему мужчиной нельзя быть ни в 17, ни в 30. По-настоящему мужчиной чувствуешь себя около сорока: когда впервые понимаешь, что хочешь кого-нибудь сломать. Выпить чужой юный аромат. Подавить. (При этом кого подавить и чей аромат выпить - не так уж важно.)
В 17 или 30, каким бы брутальным ты ни был, в твоей сексуальности есть сострадание. А сострадать - это значит поставить себя на чужое место. И так как ты еще сам вполне можешь себе быть объектом чужого желания, то желание мужчины в этот период - оно человечно. Имеет обратную связь. В тебе живет внутренний мальчик (или даже девочка, вечно гибкая и живая). Но вдруг в определенный момент ты становишься только субъектом. Твое время вышло - и теперь впереди исключительно грубая жизнь. Тебе как будто подменяют кровь (люди называют это кризисом, но это не кризис - это просто совсем новый человек в тебе), и эта кровь, похоже, - отравленная. Волчья. И ты испытываешь от этого тот же животный кайф. Так начинается тупой, самодовольный свободный мужской путь.
...Легче сказать, что в этот момент мужчина как раз и становится воином. (Еще не тем, настоящим - воином света или жизненного подвига, но все-таки...) Но воином он не становится. Как я уже сказал, он солдат.
Ляжки его тяжелеют, шея грубеет, внутри бродит равнодушный мужской сок. Гамлет обмолвился, что увядание мужчины начинается с увядания ляжек. Если бы было можно - мужчина хотел бы себя представить в римском пыльном коротком плаще у дороги (Бродский так себя все время, видимо, представлял), ну или в крайнем случае в эсэсовской форме (это уже Могутин). Но представить себя можно только в большой машине, с широко расставленными ногами. Мнущим чужую цветущую жизнь. Внутренний мальчик смеется над этим. Но мальчика изгоняют (он и правда в эти моменты не нужен).
Мужчина в такой момент неотразим. ...Я вот думаю, почему в определенный момент в мужчине что-то переклинивает и он уходит (эгоистичный и веселый) к чужой молодости, чужому слабому телу - от прежней жены, от прежних возлюбленных, от себя прежнего? А потому что - хочет быть бессмертным. А бессмертные боги - всегда попирали чужую юность.
А постаревшие, по-прежнему любящие - ждут женщины своего мужчину. Но никогда не дождутся. Им бы стать просто ведьмой, а не плакать. Превратиться в надмирных существ, а не занашивать старую юбку. Стать волчицей. А не выть по-волчьи. Ибо встречи - не будет. Пока не проснется в постаревшем солдате внутренний мальчик, пока не станет солдат воином. Но пока проснется и пока станет - износится семь женских железных сапог и не к кому будет вернуться.
...Дело-то как раз в том, что мужчина уходит не к кому-то и не от кого-то, а просто - уходит. Чтоб научиться быть нелюбимым. Иначе - чтоб самому любить. (Выдается ему такой короткий промежуток). Экземпляры попроще - имеют в виду физически. Экземпляры поглубже - какой-то иной смысл. Но этот смысл один - быть именно нелюбимым. Что ж делать, если любви нам отмерено немало, но не на всю жизнь. Дали на тридцать - мы растянули на шестьдесят. А на шестьдесят - не тянется: рвется. Приходится дробить. Наша задача - научиться быть одним. Научиться быть сплошным светящимся шаром. Без пола и возраста. Без человеческой надежды.
Но женщина, вместо того чтоб тоже научиться быть нелюбимой, но счастливой, стать пожилой Жанной д'Арк, старой богиней, придумывает себе нового мальчика. Берет ребенка (рожают ей внука). Чтобы увидеть в его разноцветных пестрых глазках - нового мужчину.
И всё повторяется вновь.
Потому что рано или поздно он тоже - уйдет.
(с)