Нинель Пофиг, 51 - 29 ноября 2013 04:44

[I]Иносказательно...[/I]
***
Сегодня не тот день, чтобы надевать узкое платье и нейлоновые чулки со швом, вызывать такси и ехать в "АльТеррасу". Заказывать там кофе, миндальную меренгу и сухой херес. Потом идти в туалетную комнату, чтобы намазать запястья и мочки ушей соком вагины, и весь вечер забавляться реакцией мужчин на мои феромоны, сиренами поющие прямо с кожи. Невидимые, они действуют призывно. Но это зову не я. Это стихия зовет стихию, а я лишь маклер, и в этом моя свобода и моя потеха. Я отклоню каждого, чтобы никому не было обидно.

Сегодня другой день - я пойду к магазину возле метро, и буду просить денег на хлеб. У меня есть дешевый плащ из секонд-хэнда, старые туфли с ржавыми пряжками, парик с полуседыми прядками, очки с толстыми линзами. Есть грим и накладные желтоватые ногти старухи. Синие в катышках митенки на руки, чтобы скрыть мягкую кожу.

Мне нравится быть старше - нет, это не про наряд старухи, что я сейчас прилаживаю к себе. Мне нравится становиться с каждым днем старше себя самой. И смотреть во вчера, снисходительно усмехаясь той себе.
Я не как люди - умею себя развлечь без боли.
Дождь за окном - мой дождь, солнце в воде - моё золото.

Сегодня я особенно не люблю хороших - горделиво любящих все доброе, светлое, за-ду-шев-но-е. Пойду добывать себе объект нелюбви. Главное, не начать думать - ужасно трудно что-то делать, если думать об этом.
Делать - это что-то совершать собой, что-то образовывать, изменять - нет, думать об этом нельзя, иначе я залезу в кровать, укроюсь и буду долго лежать, лежать, и знать, что шевелиться - непосильно, всякое физическое усилие - отвратительно, что лучше всего на свете - покой.
Если начну думать о том, как привожу в движение мышцы, и как ношу в себе скелет и кровь, то впаду в кататонию, а кто не впадет.

Так я приговариваю, пока вплетаю в прядку парика линялую узкую тряпочку - простодушное украшение слабоумной - посмотрим, кто поймается.
Ну вот, всё. Пора.

"Новый Завет" - синенький томик размером с колоду карт - лежит на полочке зеркала. Прежде чем переступить порог, я, как обычно, открываю наугад и читаю.

"Сеющий в плоть от плоти пожнет тление , а сеющий в Дух от Духа пожнет Жизнь вечную".

О, я очень, очень по-человечески знаю это тление: оно горячо ощущается, когда тщишься объяснить что-то тому, кто не хочет понимать, а хочет совсем другого. Ты думаешь: "а я сейчас скажу вот так, и он поймет, что я прав!". Внутри тебя все время тлеют горящие угли правоты. И ты не даешь им угаснуть. Тебе все время плохо от их тления, но загасить их немыслимо - ведь ты прав. О, эта несокрушимая правота плоти - лучший морок, чтобы не помнить: рождаются, чтобы правильно умереть, расшифровав в себе древние коды. Меня бы высмеяли за это толкование слова "тление", я знаю. Но какое мне дело.

Бреду к метро, не забывая шаркать правой туфлей, и думаю о тех, кто числит себя хорошими. Как трудно было бы объяснить кому-то, за что я не люблю "хороших" . Они ведь на стороне добра. И так показательно и яро ненавидят плохое, и несправедливое, недостойное. Защищают эти.как их. ценности, вот. И так ревностно относятся к своей хорошести, и так нервно вербуют в свои ряды, словно все время боятся, что просчитались, выбрав эту сторону. Их много. И я их не люблю. Они слишком похожи на настоящих.

Те, кто на самом деле хорошие - те другие. Глубоко-глубоко внутри - другие. На поверхности в них намешано всякого - "...истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие".
Дорогой Бог, какое счастье, что ты имеешь дело только с сутью.
А я. А я имею дело с собой. Тайный покупатель. Такая роль.

У магазина прислоняюсь к водосточной трубе - она чище стены. Прикалываю на лацкан плаща листок с буквами "НА ХЛЕБ". Руки нарочно убираю за спину, подбородок упираю в грудь, смотрю на туфли.
Готово. Я - ловушка, но я же и шанс. Кому как.

Обувь такая разная у всех.
Межсезонье - снуют и босоножки, и кроссовки, и сапоги, и ботинки. Вот старые светлые мокасины замедляются и поворачивают носы к моим туфлям. Мои пряжки с патиной ржавчины охотничьи настораживаются.

Остановился и читает меня, с листка, ну-ну. А я почитаю тебя.

Вот самое болючее в тебе - это считывается сразу: ты сидишь псом на цепи, лязгаешь зубами "ну дайте же мне ее забыть, я жить хочу!" и тут же, "нет, дайте мне ее любить", но вся твоя любовь - это вонзиться клыками в мягкое, и другой любви не знаешь, ты зверь и зверь нечистый. Потому она и оставила тебя тебе - та женщина. Ты - не настоящий.
Полагать себя кем-то, и быть им - разные вещи, но ты не хочешь этого знать.

А что там с душой? Ага, ясно, душу ты не продал, но это потому что не сообразил вовремя, да и слова отказа звучали красивее.
А потом уже никто не предлагал много, а ты всякий раз бежал вдогонку и выкрикивал "я не продаюсь", и гордился бедностью, как честностью.

Сейчас в кармане у тебя только мелочь на сигареты, через миг ты протянешь ее мне, потому что больше чем курить ты хочешь другого: у тебя потребность в патетическом - лютая. Это твой демон, он тобой рулит.

Ты уже видишь, как отдашь мне свои двадцать три рубля, и пойдешь домой весь в драматическом мареве: "вот такой я - отдал последнее, тому, кому еще хуже чем мне". И дома расскажешь жене, что отдал все деньги женщине, просившей на хлеб - "На хлеб, понимаешь? Я не мог не отдать всё, что у меня было, хоть и до получки еще неделя, но мы ведь протянем, милая, правда, ведь главное, что мы есть друг у друга". И будешь смотреть на жену глазами хорошо вошедшего в роль героя, и упиваться мгновением так, что ее тоже втянет в эту воронку, и она будет польщена доверием, возвышена сопричастностью к тебе - такому хорошему, такому доброму.