Кирилл, 46 - 23 декабря 2012 12:23

Бывают дни, когда опустишь брюки, и нет ни слов, ни музыки, ни сил... Так не спел когда-то Макаревич, а зря. Эти слова частенько приходят мне на ум, когда я вспоминаю одну знакомую. Уж она-то достойна хоть одной строчки поэта. Как сейчас вижу: серое платьице с маминой брошью, волосы немного растрепаны и в движениях легкая порывистость, 3-5 метров в секунду. Симпатичная, но тридцатипятилетняя, Татьяна Викторовна отчасти походила на резкую сутулую мышь, однако была не лишена приятной округлости. Учительница русской литературы, интеллигентный человек, девственница. А я – черная кость, советский пролетарий в сине-дырявом халате, немытый трудовик. Руки вечно заняты сбытом немного краденого и переноской не очень учтенного. Нас разделяла такая пропасть, что у меня и в мыслях не было всерьез наводить через нее понтонный мост своего хуя. Легкая оральная шалость на капустнике – это все, что приходило мне в голову. Да и то, в состоянии глубокого похмелья, когда кажется, что спустил бы в рот парализованной старушке. Но ебать учительницу литературы на широкую ногу, со всем этим конфетно-цветочным гусарством, казалось таким же нелепым, как трахать зефир, а потом угощать им детишек.

На каком-то школьном празднике мы сошлись. После шампанского, водки и малой, но решающей толики пива, она с пониманием отнеслась к моему галантному предложению погонять шершавого во рту. Татьяна придерживалась демократических взглядов, считая, что сосать хуй у обыкновенного учителя тоже кто-то должен. «Это так же почетно, как мести улицы или чистить канализацию», – сказала она. Это прозвучало как оскорбление: меня сравнили с засоренной гавном частью системы. Но, в сущности, она была не далека от истины. Я тогда излился на очистительные сооружения ее очков. На душе скребли кошки, будто я сделал что-то общественно полезное.

На следующий день Татьяна Викторовна принесла котлеты с пюре и, ужасно стесняясь, попросила лишить ее невинности. Она напирала на тот факт, что после всего, что между нами случилось, я что-то должен и где-то обязан, а ей уже пора откупориваться. В те времена я был беспринципным, а пюре – вкусным. Сейчас все наоборот. Во всяком случае, с пюре. Я съел все и лишать не стал. Тогда на свет был извлечен последний козырь – шкалик. Слава педагогике, он оказался не последним. Много крови и водки утекло в ту спровоцированную алкогольным подкупом дефлорацию. Я пять раз выходил покурить навсегда и возвращался. Что-то тянуло меня к этой женщине, оказавшейся ненасытной прикроватной бестией. Таких учительниц у меня еще не было. Я открыл ящик красотки Пандоры. И это стало дефлорацией моей независимости.

Признаться, я не ожидал в этой мышке встретить столько страсти и, сука, огня. Когда она сосала в первый раз, я думал, что завтра этим ртом она будет рассказывать о серебряном веке русской поэзии и кому на Руси жить хорошо. Это возбуждало. Единство противоречий, сплав высоких идеалов и низкого разврата импонировали мне. Стихи и похоть. Суффикс и пизда. Гипербола и хуй. Я тоже был не чужд духовным исканиям. Регулярно читал журнал «Вокруг света» и мастурбировал на груди негритянки с плоским булыжником в губе и чьей-то берцовой костью в носу. Татьяна Викторовна была близка мне по духу: после чтения ей тоже хотелось ебаться. Но она слишком зачастила ко мне на переменах.

• 
• 
•